Время — 1) онтологическая категория и объект философской рефлексии; 2) эстетический параметр художественной картины мира.
В первом значении время осмысляется Достоевским сначала в контекстах становления (т.е. диалектически) и свершения (т.е. телеологически и эсхатологически), а затем в специальных акцентах почвеннической интуиции: время не столько дано как органичный модус бытия, сколько задано как проблема истории личности и качество самосознания. Достоевский более охотно принимает время как опыт самоанализа, самонаблюдения, психического самонапряжения и внутренних ориентаций «я», чем как физический параметр бытия.
Время как онтологическая категория, с точки зрения Достоевского, относительна (не без влияния неэвклидовых картин мира — ср. мысль Лобачевского, на которую Достоевский ссылается в «Записной книжке 1860—1862 гг.»: «На свете ничего не начинается и ничего не оканчивается» — 20; 152). Достоевский пытается соединить онтологию открытого бытия (в плане вечности) и евангельскую эсхатологию Иоанна Богослова (в плане истории), оставляя своим героям право на переживание времени в широком спектре его качеств (дискретность / недискретность, краткость / длительность, диффузность / вязкость, насыщенность / пустотность и т.д.).
Одним из первых в мировой художественно-философской практике Достоевский показал мировоззренческую мотивированность субъективного опыта переживания времени и способствовал тем самым дальнейшей релятивизации категории в научных картинах мира (А. Эйнштейн) и в искусстве модерна (Д. Джойс, М. Пруст, И. Стравинский, С. Дали). Осознание Достоевским феномена времени в аспектах трагической экзистенции определило трактовку этой категории в большинстве постклассических направлений мысли XX в. (персонализм, экзистенциализм, феноменология, философия жизни, философская антропология); тем самым именно творчество Достоевского и опиравшийся на него философско-религиозный ренессанс «серебряного века» завершили борьбу с позитивистской философией времени. С этого момента время оценивается как болезнь дольнего бытия и предмет рассудочной тревоги человека.
Со времен Канта стало очевидным, что время и пространство суть принципы выразительного оформления данных чувственного опыта, так что эстетический статус времени и его актуальность для художественной картины мира в дополнительных аргументах не нуждались. На этой основе реализуются функции времени во втором значении термина. Для героев Достоевского время есть время преодолеваемое: концептуально или «поступочно». В отношении к времени выражается этическая позиция героя: если «я» не принимает мир сплошь детерминированной жизни, оно либо тотально отрицает последнюю — суицидный бунт Ипполита в «Идиоте», либо целиком уходит из мира самоочевидных общих истин во внекаузальную реальность возможных миров («парадоксалисты»), либо творчески преодолевает время в личном поступке — в формах игры, эксперимента, усиленного припоминания на грани реального и ирреального. Овладение временем есть внутренняя задача самостоянья героя — отсюда его особое внимание к измененным формам сознания (припадок, бред, сон, греза), к альтернативной реальности воображения («мечтатели») и символическому опыту переживания вечности.
Аксиология вечного развернута Достоевским в рамках личной судьбы героя и при полном свете текущего дня: временное и метаисторическое пересекаются в пространстве самосознания героя. В разрывах и просветах физического мира становится возможным непосредственное видение истины, «когда перескакиваешь через пространство и время и через законы бытия и рассудка и останавливаешься лишь на точках, о которых грезит сердце» (25; 110). Время быта насыщено смысловыми проекциями вечного; вечное предельно конкретизировано: в этой связи эксплуатируется поэтика фольклоризма, мифологизма и символа. Чем выше градус временной абстракции, тем отчетливее контур образа (вплоть до избыточного натурализма). Событийный ритм прозы Достоевского почти не знает реально-временной темпоральности. Отвечая состоянию героя, время «лихорадочно» убыстрено: когда Раскольников поступком убийства «как будто ножницами отрезал себя сам от всех и всего...» (6; 90), он «выпадает» из быта людей в объятья обеспамятевшего мира: «Иной раз казалось ему, что он уже с месяц лежит: а другой раз — что все тот же день идет» (6; 92). Эскалация временного ритма, инверсия и параллелизм, сгущение и диффузия, ускорение и замедление становятся мерами бытия и поведения героя, превратившего внешнее обстояние в сценарии внутренней жизни. Соответственно, усложняется и ритм повествования; он приобретает черты музыкального контрапункта и симфонического универсализма — сложно сопряженного многоголосия, где реплика и ответ связаны не отношением последовательности, а общностью проблемного приоритета. Специфический интерес представляют формы «обгона времени»: предугадывание событий (Мышкин обладает даром профетизма, он как бы «предчувствует сюжет»); «ложная память» (герои-конфиденты при первом свидании «узнают» друг друга — Настасья Филипповна и Мышкин: 8; 89—90), эсхатологические видения (сон Раскольникова о «трихинах»). Наследие Достоевского воспитало в читателе новой эпохи принципиально новую культуру времени, открыло ему сложность временных структур и многообразие субъективного опыта временного переживания.
Исупов К.Г.
Прим.: Все цитаты из произведений достоевского и ссылки на его тесты даны по изданию: Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. При ссылке на письма Достоевского, кроме номера тома, отмечен еще номер книги, например, 281; 63 означает: Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений. Т. 28. Кн. 1. С. 63.
