Российский Фонд фундаментальных исследований Русская христианская гуманитарная академия
Сайт выполнен в рамках проекта РФФИ 18-011-90002
Достоевский: pro et contra
Систематизация источников и анализ ключевых подходов
к осмыслению Достоевского в отечественной культуре.
Фольклоризм

Фольклоризм — свойство художественной литературы, неравномерно проявляющееся у разных писателей и характеризующееся идейно-эстетическим освоением фольклора (как в формах его живого бытования, так и через его публикации и опосредованно — через предшествующую литературу) и использованием в собственном творчестве, которое может ограничиваться простым воспроизведением фольклорного материала, а может сопровождаться его глубокой художественной трансформацией — в зависимости от типа фольклоризма.

Достоевский как великий синтезатор мировой культуры проявлял интерес к фольклору разных народов. Однако совершенно особое внимание к культуре собственного народа определялось своеобразием мировоззренческой позиции писателя. Знаменитое credo Достоевского — «при полном реализме найти в человеке человека» (27; 65) — означало прежде всего пробиться сквозь «тину веков» к «золоту народного духа» (23; 124). Средоточием его, в понимании писателя, было народное поэтическое слово. Отсюда и ранний интерес к фольклору и попытки его использования в собственном творчестве. Для Достоевского одним из капитальных смыслов своей писательской работы было стремление проявить слово народа, покончить с безгласностью народа в большой литературе. Внимание к народному искусству у будущего писателя было пробуждено демократической обстановкой быта родительского дома, вкусами и пристрастиями семейного окружения. Собственные наблюдения, собирательская деятельность (отражена в «Сибирской тетради», записных тетрадях, письмах, черновиках), диалог с современной фольклористикой (например, неоднократные обращения к статье А.Н. Афанасьева «Религиозно-языческое значение избы славянина») — все это формировало оригинальные представления Достоевского о традиционном и современном русском фольклоре. Эти взгляды вызревали в контексте развития эстетических, религиозно-этических, историософских, политических идей Достоевского и занимают существенное место в его концепции русского народа. Если ранний Достоевский питает безоговорочное доверие ко всем проявлениям народного сознания и народного искусства, то в зрелый период фольклор для него представляют преимущественно те его жанры, в которых отложился нравственно-религиозный опыт народного сознания (апокрифические и социально-утопические легенды, духовные стихи, отдельные былины и сказки). Некоторые же явления «новейшего народного творчества» писатель относил к глубоко тревожащим его фактам нравственно-этической деградации, проникающей и в народную среду (городские, или мещанские, романсы — «лакейские», «трактирные» песни, по терминологии писателя, анекдоты, недостоверные исторические предания и проч.).

Принципы и приемы творческого использования фольклорного материала у Достоевского тоже претерпели существенную эволюцию, сохранив качество высокой интенсивности. Широко пользуясь в зрелом творчестве отфольклорными аллюзиями и реминисценциями, писатель рассчитывал на возбуждение соответствующих ассоциаций в сознании современного читателя, широко осведомленного в фольклоре, благодаря повышенному общественному интересу к нему в 1860—1870-е гг. Для читателя конца XX в. возникновение ассоциаций, на которые рассчитывал писатель, по многим причинам затруднительно. Одна из главных — разрыв культурной преемственности в результате исторических катаклизмов, пережитых Россией в XX в. Фольклоризм для Достоевского вовсе не был литературной игрой или данью эстетическим требованиям эпохи. Это было средство художественного укрупнения важнейших сюжетных коллизий и образов, воплощающих в его произведениях раздумья писателя о вечных вопросах бытия, его социально-этический идеал. При восприятии произведений Достоевского современным читателем некоторые фрагменты могут быть не понятыми без учета особенностей фольклоризма писателя.

В науке интерес к проблеме фольклоризма писателя возникает еще с конца XIX в. (О. Миллер, М. де Вогюэ и др.). У многих исследователей преобладал метод идентификации, т.е. регистрации фактов включения фольклора в произведениях писателя и их жанровой атрибуции. Иногда эти факты лежат на поверхности текстов (фольклорная фразеология языка персонажей, цитация народных песен и т.п.), но чаще всего у Достоевского они глубоко «запрятаны» в архитектонике произведения (легенды о странствующем по Руси Христе в структуре образа Мышкина, духовный стих об Алексее человеке божием в сюжетной линии Алеши Карамазова или разинский фольклор как средство символизации образов и сюжетных ситуаций в «Бесах»), и чтобы обнаружить их, требуется немало усилий и проницательности. Однако этнографически-регистрирующий подход сегодня нельзя не признать узким и недостаточным. На современном этапе изучения проблемы необходимо осмыслить фольклорные включения как элемент художественной системы Достоевского. На этом пути одной из самых актуальных задач становится изучение поэтики фольклорных включений. В романах Достоевского они становятся мощным средством проявления авторского голоса (например, реминисценция легенды о сомневающемся, который во время литургии видит не хлеб и вино, пресуществляющие тело и кровь Христа, а ребенка, на проскомидии закалываемого дьяконом, в «анекдотах» Ивана Карамазова о детских страданиях). В пяти великих романах складывается система фольклорных включений — от цитатных, которые менее всего выполняют изобразительно-этнографическую роль (песни в сцене разгула в Мокром в «Братьях Карамазовых»), до использования этих включений для символизирующей концентрации художественно-философской мысли (легенда о купце, ограбившим икону Божьей матери и покаянием заслужившим прощение — в «Бесах»). Это органический элемент системы романной поэтики Достоевского. Материал фольклора обнаруживается на всех уровнях художественного целого: и в языке, и в структуре образов, и в сюжетно-композиционном строе, и на уровне проявления авторского идеала. Фольклор, ассимилированный поэтикой Достоевского, — одно из средств сопряжения временного и вечного в художественном мире писателя.

Системный подход к изучению фольклоризма писателя позволяет обнаружить, что это внутренне динамичный элемент его художественной системы, но обладающий некоторыми константами. В романах присутствуют сквозные отфольклорные мотивы, связанные с образами Матери-сырой земли, крестовым братанием, с народной эсхатологией и социальной утопией и некоторыми другими. Эти мотивы концентрируют в себе религиозно-этические святыни, которыми так дорожил Достоевский и видел в них залог грядущего обновления человека и жизни. Высокая авторитетность русского фольклора для писателя парадоксальным образом подтверждается даже мистификациями, к которым не раз прибегал писатель для атрибуции некоторых фольклорных включений (например, «романса» Смердякова). Однако отношение к русскому фольклору не было у Достоевского исключительно апологетическим. При всем сочувствии некоторым сторонам народного идеала, выраженного в фольклоре, иные из этих сторон он относил к «предрассудкам», поэтому использовал социально-утопические легенды «об избавителе» для дискредитации зловеще-авантюристических планов Петра Верховенского в «Бесах». Тип отношений писателя с национальным фольклором можно определить как творческий диалог, не исключающий полемики. 

Михнюкевич В.А.

Фольклор, как и народная культура в целом, имел для Достоевского громадное значение и являлся постоянным — мировоззренческим, психологическим, поэтическим и речевым — источником творчества. Писатель вырос на «славных сказках» (воспринятых от «нянюшки» Алены Фроловны) и песнях. В известном смысле он был носителем и выразителем исконной и единосущной для его духовности фольклорно-бытовой традиции («Я происходил из семейства русского и благочестивого» — 21; 134) и остро ощущал внутреннюю сопричастность к ней.

В русском фольклоре нет жанрового отдела, к которому бы Достоевский не прикоснулся творчески. Более очевиден интерес к песням (эпическим, лирическим, плясовым), городским бытовым романсам, сказкам, быличкам (демонологии народа) и сказу, паремиям и «словечкам», «народному театру», духовным стихам и житийным повествованиям (народному христианству). Менее — к народным плачам (см. причитания), обрядовой и календарной поэзии, легендам, преданиям, загадкам, заговорам, красноречию и другим периферийным и пограничным видам фольклора, как то: сновидчество, бестиарий, народные утопии, лубочные картинки, гадания, речевой этикет, молва, прозвища, дразнилки, брань, балагурство, топонимия, игры и прочее.

Своеобразным жанрово-предметным указателем к фольклоризму может служить «Сибирская тетрадь», где самими принципами отбора и наметившейся трактовки записанных с голоса народно-речевых материалов обозначена характерная совокупность фольклористических запросов и вкусов романиста.

Личностная духовная расположенность к фольклорному слову сочеталась с поисками общезначимого национально-поэтического языка, в основании которого Достоевский заложил принципы и формы устного, городского, разночинского, простонародного стиля. Повествовательное искусство «Бедных людей», «Двойника», «Романа в девяти письмах», «Ползункова», «Честного вора», «Петербургской летописи» во многом невторостепенно определено установкой на «говорливость», разговорно-беседное и сказовое начало, художнически сбалансированный речевой демократизм. Ср. автокомментарий: «говорит Девушкин, а не я» (281; 117). Художественно-бытовая речевая фигура повествователя (мордасовский «летописец», Горянчиков, подпольный человек, Хроникер, Подросток, провинциал — биограф Карамазовых, писатель в «Дневнике писателя») генеалогически обязана не только книжным, но и устным традициям обыденного народно-интеллигентского красноречия. Романист выработал себе правило: «Писать в смысле: говорят» (9; 236 — курсив Достоевского. — Прим. ред.). В его текстах феноменально «умышленная» высокая частотность вводного слова «говорят» (подсудность факта молве), а также употребление родственных ему: «поговаривали», «весь город заговорил», «рассказывают», «ходят такие рассказы», «вспоминают», «слышно», «ходили сплетни», «уверяли», «сообщал о слухах» и т.п., — указание на интенсивное присутствие поэтически обыгрываемой житейско-бытовой разноголосицы, «профольклорного» разномыслия.

В творческом процессе большую роль играли столь характерные для Достоевского интуитивно-бессознательные и ассоциативные припоминания фольклора города и деревни, не поддающиеся документированной идентификации и исчерпывающему учету (ср.: «ворона-судьба» в сетованиях Девушкина; образ воды-беды в сновидениях Раскольникова; мотивы тьмолюбия и «востренького» в «Бесах» и т.д.). «Народная личность» (21; 257) была кровно и душевно-духовно родственна его личности: «я до такой степени родня всему русскому» (281 208). Писатель творчески равно дорожил любыми фольклорно-этнографическими импульсами и материалами. С такой точки зрения в «Братьях Карамазовых» одинаково важно все: чрезвычайно обширные по сводному объему народно-поэтические вводы, реминисценции, парафразы и аллюзии: от троичных и сказочных схем, легенды о луковке, массовых и лакейских песен, духовных стихов и житийности до настораживающих чертыханий Ивана, «драконовой» шестипалости Смердякова, сновидений Митеньки, «эмблемы» поясных поклонов, троицко-семитских «клейких» листочков и случайной уличной частушки, не говоря уже о естестве «устного» красноречия повествователя.

Писатель любил и знал народную песню, видел в ней сокровище России. Записывал и держал в памяти песенные тексты, разбирался в вариантах, высоко ставил редкостные. Намеревался ввести в «Записки из Мертвого дома» историю двух каторжных песен. Для «Дневника писателя» 1881 года готовил очерк о совершенствах народного песнесложения. Еще в 1869 году отмечал угасание древнего песенного «размера», переход к рифме и появление частушек. Особо интересовался былевыми песнями (сочинял гипотетические «былины» «из русской истории»; затевал дневниковую главу о былине «Илья Муромец и Идолище в Царе-граде»), считал необходимым вводить их в практическую национальную педагогику. Оставил уникальные литературно-психологические свидетельства о камаринской («Село Степанчиково...», «Записки из Мертвого дома», «Бесы», «Дневник писателя»). Отражения фольклорной песенности неисчислимы, поскольку не сводятся к формам открыто цитатным (куплеты Смердякова, песня Лебядкиной про «келейку», песенные фрагменты о Мастрюке в речах Митеньки), назывным и изобразительно-описательным (пение Хозяйки, Кроткой; скрипичные импровизации Ефимова; мотив колыбельной в «Идиоте»; песенный фон к деяниям Раскольникова, Ставрогина, Дмитрия и Ивана Карамазовых) или философско-аналитичным и публицистическим (суждения о плясовых песнях, причитаниях, об Илье Муромце, Чуриле Пленковиче; оценка «Певцов» И.С. Тургенева). Оригинальное свойство каждого отражения — тончайшая и неповторимая идейно-психологическая нюансировка. Мотив «богатырства» в художественной антропологии («Подросток», «Дневник писателя») задан былинами; прослеживаются социально-антропонимические связи эпического Алеши Поповича с соименным Карамазовым. Народный этический идеализм духовного стиха об Алексее человеке божием неуловимым литературным касанием «переведен» на язык повествования о младшем Карамазове. Любовная тема традиционных балладных песен и схожих с ними городских «жестоких» романсов (фатальные семейно-бытовые драмы сердец) преломилась в сюжетно-композиционной разработке «сентиментальных» характерологических коллизий большинства произведений Достоевского. Интонационные следы народной женской бытовой лирики обнаруживают себя не только в напевной речевой манере Хозяйки, Настасьи Филлиповны, Лебядкиной, Настасьюшки, Грушеньки, но и в рисунке их характеров (святость и греховность души, судьбинность, страдальчество). Фольклорно-жалобной патетике, назначенной для писем Доброселовой и Девушкина, суждено было стать продуктивным художественно-психологическим началом всего творчества. Печали бытия и гореванье человека писатель находил нужным выражать поэтическими средствами, последовательно согласованными с трагическими нотами и ключевой образностью («слезный дар» и «слезоливцы») народных плачевых песен.

О том, что произведения Достоевского структурно-морфологически зависимы от архетипов сказочного и мифопоэтического сюжето- и характеросложения, написаны исследования (Дж. Гибиан, В. Ветловская, В. Топоров, Л. Иванич). Оставаясь идентичной себе, его поэтика испытала неповерхностное влияние сказки. На это побочно указывает сквозная персонажная пара — рассказчика и слушателя сказок: «старушка» и Девушкин, няня и Варенька, Мурин и Катерина, Катерина и Ордынов и др. «Сказочны» дома: Хозяйки, «Мертвый», «подполье», игорный, рогожинский, карамазовский. «Сказочно» противостояние «чудовищу» в «Селе Степанчикове...» и сонму «чудовищ» в «Бесах» и «Бобке». По сказочным образцам вокруг героя скучивается множество событий, происходящих в романах за один день. Поэтическая система традиционной, преимущественно волшебной сказки — редуцированная подоснова мотивологии Достоевского (ср.: Варенькины «трудные задания» Девушкину; добывание невесты Голядкиным; эффект «гадкого утенка» в «Неточке Незвановой»; «воскресение из мертвых» Горянчикова; затрудняющийся герой и мудрая дева в «Преступлении и наказании»; мотив неузнанного героя в «Идиоте»). Сказка подтверждала его собственное (вслед за Гоголем) видение действительности, в которой границы между реальным и призрачным подвижны и зыбки. На этой двоящейся основе состоялся принципиальный для него образ фантомного, полусказочного Петербурга («Слабое сердце», «Петербургские сновидения», «Преступление и наказание», «Подросток»).

На высоком счету состоял фольклор, обогащенный народным христианским чувством и миросозерцанием, — область нравственных ценностных ориентиров писателя. Здесь узел, идейное средоточие его гуманно-центричного фольклоризма. Христианизированная устная словесность связана с художественной системой Достоевского, особенно 60—70-х гг., отношениями непрерывной проекции. Наиболее раннее их проявление — в «Бедных людях», где реализован петербургский этнографический мотив (душеспасительные рассказы Федоры о «богомольных странствованиях»), развившийся затем в целую ветвь его литературно-художественного фольклороведения. Изображение рассказчиков-носителей устного предания («Христовых людей», паломников по святым местам, монастырям, старческим обителям) фольклористически сообразно: Федоры («Бедные люди»), Макары Ивановичи («Подросток»), Зосимы, Настасьюшки, обдорские монахи, странствующие «по всей Руси», создают и олицетворяют, по мнению Достоевского, единство народной культуры. Отсюда, наряду с духовной письменностью, шли легендарно-житийные токи к романам (сюжеты о «князе Христе», «божием человеке», «великих грешниках», святой блуднице, «князе тьмы», «бесах», страшном суде, хождении по мукам, плачущих «пьяненьких», юродстве, крестовом братстве, старчестве, аскезе, искупительном страдании, почитании Матери-сырой земли). Аффектированная притчеобразная поэтика религиозного фольклора органично сходилась с публицистической по закваске поэтикой Достоевского. Непосредственное выражение такого стиля в повествовании — «история» о купце Скотобойникове, Грушенькина «басня», рамочные жизнеописания Макара Долгорукого, братьев Маркела и Зосимы, «легенда» о стрелявшем по святому причастию и др.

Достоевского подкупала и подчиняла себе эстетика былинных историй, психологически соединявших житейское с трагическим, реальное с фантасмогорией. Они натурализовались в его творчестве в самых разных художественных формах и положениях. Поверья о двойниках легли в основание голядской фабулы. За интригой «Хозяйки» — клубок поэтически осмысленных суеверно-бытовых мотивов и представлений: проклятая дочь, чаромутие, сглаз, порча, поминание нечистого духа и проч. Судьба Ихменевых и Смитов интерпретирована в свете быличек о страшной силе родительского проклятия. Персонажи народной демонологической прозы означены в заглавиях и исходной расстановке лиц: «Домовой», «Бесы», «Черт. Кошмар Ивана Федоровича», «Бесенок», «Нечто о чертях», «Нигилист, вызывающий беса» и т.п. Драматургией быличек о дурных приметах и предзнаменованиях структурируются переломные романные события. Ср.: фольклорно-типичные знаки беды в сновидениях Раскольникова (лошадь, вода) и в бреду Свидригайлова (мыши). Художественно-этнографическая мысль русской литературы приобрела в его лице художника, заново (после Пушкина и Гоголя) открывшего духовные глубины народных поверий.

«Разговорное письмо» помогало пословично-фразеологической и лексической фольклоризации текста. Герои и творец их живут «словечками», подхваченными из языкового быта эпохи (ср.: «маточка», «ветошка», «солома», «того», «голядка», «стушеваться», «физик», «подполье», «адмирал Чаинский», «дарвалдая», «мальчик с ручкой», «кулики», «робёнок», «нанятая совесть», «на крючок», «усахарить», «наафонил», «езоп», «дитё»). В этом смысле «Сибирская тетрадь» — модель и зеркало его речевого своеобразия. Авторская паремиология охватывает, в цитатах и упоминаниях, около 300 пословиц.

Литературным раритетом являются засвидетельствованные в «Маленьком герое» и «Вечном муже» факты-изображения театрально-игровой интерпретации пословиц в дворянской среде (автобиографические эпизоды). Персонажные пословицы, прозвищные и дразнящие поговорки внушали поэтические именования и типичность героев («бедный Макар» Девушкин, Голядкин, Мурин, Босогомягины, Панафидин, «барон Помойкин», «граф Бутылкин», Разговор Петрович, «Гришка-голанец», Смердящая, Смердяков).

Обращение к фольклору иных народов и стран — частный случай связей Достоевского с мировой культурой. Темы и мотивы народной словесности Запада и Востока ассимилировались в его контекстах по праву необходимого литературного материала. Через книгу и музыкально-драматическое искусство пришли из западно-европейской народной традиции оказавшиеся к месту образы и мотивы: «злой, скверный гном» (двойник Мурина); «обсыпанный мукою Пьеро в римском карнавале» («Петербургская летопись»); «пульчинель, набуянивший, переколотивший всех, продавший душу черту» («Прохарчин»); «восстание мертвецов» («Белые ночи»); «загадочный сфинкс» в доме Епанчиных; «что-то мефистофельское» в Зосиме; «солнце любви», горящее в сердце Иисуса («поэма» Ивана Федоровича) и т.д. Поэтическое значение таких реминисценций глубоко и разносторонне — они входят в состав сравнений, объединяя в общем культурном пространстве русское с европейским, и служат средством художественно-психологической орнаментации повествования. Литературные посредники донесли фольклорные влияния (легенда об Агасфере) до «поэмы» «Великий инквизитор». Совмещение мелодий «Марсельезы» и «Августина», соприкасавшихся с музыкально-фольклорным бытом эпохи, составили основу зловещего символизма фортепьянной пьесы Лямшина. В творческом воображении Достоевского «озвучивались» и получали сложное эстетическое осмысление «реставрированные» отголоски средневековой фольклорности («песня Сатаны», «хоры», «гимны», «полуречитатив» в оперном замысле Тришатова) и древней песенности (в картинах «золотого века» у смешного человека). Щедрая дань отдана паремийным и фразеологическим заимствованиям, особенно латинским и французским, — суждениям и крылатому слову всемирного, критически поверявшегося «здравого смысла». Роль творческого стимулятора принадлежала сказкам «Тысячи и одной ночи» (пятикратно реминисцированы и названы в текстах) и фольклорно связанным с ними легендам о пророке Магомете. Мир восточной сказочности (воззвания к Аллаху и пророку, искусство слова Шахразады, запутанные любовные истории, психология занимательных судеб, единство чудесного и обычного, чреватый тайнами быт города) возымел для художника импонирующее значение традиционной повествовательной классики. С несомненной долей автобиографизма «арабские сказки» сопоставлены с главными характерообразующими обстоятельствами «жития великого грешника». Не случайно духовный подъем и речевой облик Мечтателя в «Белых ночах» соотнесены с поэзией «Тысячи и одной ночи».

Высшее достижение фольклоризма на ориентальной основе — художественная философско-психологическая разработка легендарных материалов из мусульманских преданий о Магомете. Их привлечение к построению образа Раскольникова углубило идейную концепцию «Преступления и наказания». Мотивы «священной болезни», чудесного путешествия к «жилищам Аллаховым» и падающего кувшина позволили Достоевскому опоэтизировать космические свойства секунды и сопряженные с ней состояния души («Идиот», «Бесы»). Возможно, легенда о посещении рая Магометом послужила отправной точкой в экспозиции «Сна смешного человека», отразилась в «анекдоте о квадриллионе лет» карамазовского черта.

Фольклоризм Достоевского связан с процессами демократизации русской литературно-общественной мысли, всей культуры и внутренне ярко полемичен. Затеянный еще в 1840-е гг. «процесс со всею нашею литературою, журналами и критиками» (281; 135) распространялся на этнографию и фольклористику. Писатель следил — судя по откликам и упоминаниям — за текущими публикациями этого направления (А.Н. Афанасьев, В.И. Даль, Ф.И. Буслаев, С.В. Максимов, Е.И. Якушкин, И.Д. Беляев, И.В. Киреевский, П.А. Бессонов, П.В. Шейн и др.). В «полемике идей» его фольклористические взгляды получали наибольшую определенность. Их ядро — «почвенническое» убеждение в абсолютной нравственной и художественной правде народного («инстинктивного», «бессознательного», «стихийного», «наивного», «древненародного», «складного») творчества. «Поэт не ниже Пушкина» — сказал Достоевский о народе-песне-творце. Возражая «хору Потугиных», которые «бесчестили» этот народ «насмешками», «пробавлялись» о нем «сотней анекдотов», он указывал на живущий в народной душе идеал прекрасного (Христос, былинный богатырь Илья Муромец) — этико-эстетический стержень фольклора, его собственно главный «русизм». Хотя и не все принимал в фольклорной культуре («блудные анекдоты», «какой-то вздор про святую пятницу и про Фрола и про Лавра»), монистически рассматривал и оценивал ее как первичное и основополагающее духовное достояние России.

Развитие фольклоризма подчинялось общей писательской эволюции. «Бедным людям» соответствовала прагматика наблюдений над отдельными фактами народной поэзии, «Запискам из Мертвого дома» — осмысление системы фольклорных традиций, «великому пятикнижию» и «Дневнику писателя» — синтез прикладного фольклоризма и обогащенного теорией и опытом «почвенничества». Достоевский сформулировал «закон поворота к национальности», имевший ближайшее отношение к его литературно-фольклорным занятиям. Налицо их значительное творческое углубление и расширение. Свободно вводимым в романы и публицистику элементам народной поэзии придается всеобъемлющее художественно-мировоззренческое значение. Таков почерпнутый из векового фольклорного оборота образ-культ Земли. Генерализующим смыслом наполняются творческие истолкования народно-христианской идеи. Художнически исследуется взгляд «нашего демоса» на «преступление» как на «несчастье». Подытоживаются многолетние раздумья над старчеством и странничеством в их связях с различными сторонами внутреннего бытия народа. Интенсифицируются автобиографические (по личным впечатлениям) ссылки на фольклор и этнографию в «Дневнике писателя». Концептуальное внимание все больше сосредоточивается на героях былин (Илья Муромец, Чурила Пленкович) и духовных стихов (Алексей человек божий, богородица). Является потребность в фольклористических обобщениях (суждения о психологизме народных плачей в «Братьях Карамазовых»; этнологический анализ рассказа о стрельбе по причастию; очерк о «стрюцких» как упрек лексикографии в бедности словопонимания), и в одном из выпусков «Дневника писателя» за 1881 г. предполагается суммировать накопленные более чем за полстолетия фольклоро-песенные впечатления. Достоевский приходит к выводу о всеконечной ценности фольклорного слова, развивает и обновляет творческие контакты с ним. В мире народности писателя фольклоризм обретает статус непременного и первоосновного слагаемого. Исторические судьбы фольклоризма Достоевского определились не лучшим образом. Белинский отнесся к его ранним проявлениям («Хозяйка») скептически. Долгое время Достоевского считали бесфольклорным и неэтнографичным. Если и признавали народно-поэтические влияния на его творчество, то лишь как эпизодические и художественно малосущественные. Постановка и изучение проблемы в должном историко-литературном объеме — заслуга литературоведческой науки нового и новейшего времени (Н. Пиксанов, Дж. Гибиан, В. Ветловская, В. Владимирцев, Л. Лотман, В. Топоров, Л. Овчинникова, В. Михнюкевич, А. Гозенпуд и др.).

Владимирцев В.П.


Прим.: Все цитаты из произведений достоевского и ссылки на его тесты даны по изданию: Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. При ссылке на письма Достоевского, кроме номера тома, отмечен еще номер книги, например, 281; 63 означает: Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений. Т. 28. Кн. 1. С. 63.



Скачать
Свобода художественного творчества

Свобода художественного творчества

Созина Е. К.
Публикация
Правда

Правда

Захаров В. Н. Щенников Г. К. Чирсков Ф. Б.
Публикация
Автобиографизм

Автобиографизм

Загидуллина М. В. Назиров Р. Г. Беловолов Г. В.
Публикация
Юродство

Юродство

Исупов К. Г. Алексеев А. А. Иванов В. В. Есаулов И. А.
Публикация
Новости 1 - 4 из 26
Начало | Пред. | 1 2 3 4 5 | След. | Конец Все