Подполье — разномасштабное явление духовной жизни, открытой и художественно выраженной Достоевским. В первую очередь, подполье — это конкретный комплекс идей и переживаний, свойственный герою повести «Записки из подполья». Очертить его содержательную сторону в определении можно лишь с неизбежными упрощениями. Сам автор не дает исчерпывающих определений в повести, первая часть которой озаглавлена «Подполье» и вся целиком является по сути развернутой художественной и идейно-психологической характеристикой этого явления. В комплекс подполья входит «...не только постоянная готовность "расплеваться со всеми", забиться в свой идейный "угол", но и вечная зависимость от взглядов, суждений, реакции другого... Это последовательная смена страданий от зависти, от неудачных попыток обратить на себя внимание, от сознания своего морального падения, от бесплодных раскаяний и угрызений совести» (Щенников Г.К. Достоевский и русский реализм. Свердловск, 1987. С. 107—108). Таким образом, в подполье угадывается своеобразная позиция героя, его самоизоляция от окружающей «враждебной» среды. В повести-исповеди об этом сказано: «...лучше ничего не делать! Лучше сознательная инерция! Итак, да здравствует подполье! Я хоть и сказал, что завидую нормальному человеку до последней желчи, но на таких условиях, в каких я вижу его, не хочу им быть... Нет, нет, подполье во всяком случае выгоднее!» (5; 121). В то же время подполье оборачивается невольной духовной ситуацией, в которую герой загнал себя и не может найти из нее выхода: «...Сам знаю, как дважды два, что вовсе не подполье лучше, а что-то другое <...> которого я жажду, но которого никак не найду! К черту подполье!» (5; 121). Социально-идеологическая значимость открытого духовного феномена была очевидна и послужила Достоевскому основой для широких типологических обобщений. Подполье обрело художественную конструктивность. В романах идет его разработка, и оно из неповторимо индивидуального комплекса обращается в почти неизбежный духовный опыт трагических героев-идеологов. В 1875 г. Достоевский уже с гордостью отмечает: «Только я один вывел трагизм подполья, состоящий в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и в невозможности достичь его и, главное, в ярком убеждении этих несчастных, что и все таковы, а стало быть, не стоит и исправляться! <...> Еще шаг отсюда, и вот крайний разврат, преступление (убийство)» (16; 329).
Р.Г. Назиров с полным правом ставит в один почти синонимичный ряд такие образные понятия из разных романов Достоевского как «угол», «нора», «скорлупа». Сюда можно добавить и «переулок» из «Братьев Карамазовых» в сне-прозрении Алеши; «Ракитин ушел в переулок. Пока Ракитин будет думать о своих обидах, он будет всегда уходить в переулок... А дорога... дорога-то большая, прямая, светлая, хрустальная, и солнце в конце ее...» (14; 326). Есть основания видеть в подполье, помимо всего прочего, и особый «пласт» трагически расслоившейся жизни: «Под внешней корою действительности все бродит, клокочет, перекипает страданием, оттуда снизу все видится другим — перенапряженным, бурлящим противоречиями и до крайности интенсивным» (Днепров В.Д. Идеи, страсти, поступки: Из художественного опыта Достоевского. Л., 1978. С. 261). В таких предельно широких координатах комплекс подпольного парадоксалиста может конкретизироваться в новой, общественно-исторической окраске и вести к выводу о том, что «чутье Достоевского на буржуазность, скрытую в глубинах и тайниках души, не имеет себе равного в литературе» (Там же. С. 262). С эстетической точки зрения открывается не менее широкая характерность подполья. Оно, как показал Р.Г. Назиров, оборачивается у Достоевского вырождением романтизма: «Подпольный человек — это перевернутый тип романтика-мечтателя, цинически оплевывающего свои собственные романтические идеалы. Поэтому он сам в конце своей исповеди называет себя "антигероем"» (Назиров Р.Г. Творческие принципы Ф.М. Достоевского. Саратов, 1982. С. 64). Тогда подполье вполне укладывается в представление о «двоемирии» как ведущем принципе романтического мироощущения: подпольный герой если не возносится над реальностью в мир мечты (как романтик), то все-таки бежит от нее в глубину своих сокровенных к ней претензий как в особый иллюзорный мир.
Беспрецедентно высокое значение увидел в открытии Достоевским-художником подполья как нового видения и бескомпромиссного отношения к миру Лев Шестов. Все последовавшее за повестью творчество писателя философ характеризует как лишь новую форму примечания к «Запискам из подполья» (Шестов Л. Избранные сочинения. М., 1993. С. 174). Позднее исследователи уходили от крайностей шестовской интерпретации подполья, но обычно продолжали видеть в этом духовном феномене непосредственное выражение авторской позиции. Обзор подобных мнений дал А.П. Скафтымов и предложил свое, подчеркнуто объективное, видение смысла и значения «Записок» для мировоззренческих и художественных исканий Достоевского. Современные подходы к истолкованию повести и центрального для нее понятия «подполье» представлены в работах В. Днепрова, В. Свительского, Р. Назирова, В. Захарова.
Власкин А.П.
Прим.: Все цитаты из произведений достоевского и ссылки на его тесты даны по изданию: Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. При ссылке на письма Достоевского, кроме номера тома, отмечен еще номер книги, например, 281; 63 означает: Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений. Т. 28. Кн. 1. С. 63.
